Мир – лишь луч от лика Друга,
Все иное – тень его..."
(Н.Гумилев, "Пьяный дервиш")
"Чего бы ты хотел", - спросил Бог Учителя.
"Ничего, - ответил Учитель. – Мне довольно того, что Ты есть..."
(Суфийская притча)

Как определить суфизм? Религиозное движение, философское учение, орден, секта, духовная методика? Может быть, исламская мистика, как утверждают энциклопедии? И можно ли найти такое определение?
Верхом на осле, в услужливо-шутливом поклоне, Ходжа Насреддин навсегда застыл посреди Бухары. В камне он такой, каким его представляли себе веками. Немного нелепый, по большей части неудачливый и всегда поражающий своей непредсказуемостью. Ноги свисают до земли, рубаха расстегнута, улыбка – приветливая и ироничная одновременно, левая рука почтительно прижата к груди, правая – поднята в приветствии.
Вот он – мастер шуток и историй, герой притч, пересказываемых из поколения в поколение в караван-сараях и чайханах, человек мира, перевоплощавшийся тысячу и один раз – в Санчо Пансу, фольклорных героев Греции и Турции, Индии и Ирака.
Он – немножко блаженный, не от мира сего, но полон житейской мудрости. Разбрасывает хлебные крошки, чтобы отогнать тигров, но возвращает бедняку деньги, отнятые у того грабителями. Приводит быка на конные бега и читает королевские мысли. Бросает монеты лягушкам в болоте, делает простоквашу из воды, ездит на осле задом наперед, но повергает в замешательство стражников визиря и обводит вокруг пальца таможенников на границе. Он ставит в тупик йога, охлаждает проповеднический пыл монаха и спорит с буддийским философом. Над ним смеются, но зовут Учителем. Простофиля и мастер, посредник в конфликтах и плут, бродяга и мулла, всегда сам по себе и вечно в центре внимания – он один в сотнях лицах. Он – дервиш, странствующий дервиш. Суфий.
...Как определить суфизм? Религиозное движение, философское учение, орден, секта, духовная методика? Может быть, исламская мистика, как утверждают энциклопедии? И можно ли найти такое определение? Есть ли определения у любви, тайны, ощущения вечности? Суфизм не знает границ, не знает правил и системы. Суфизм неуловим и парадоксален – как парадоксальна и непостижима наша жизнь.
Суфизм – это дверь в бесконечность, полет в клетке, опьянение без вина. Это порядок внутри хаоса, безмятежность в исступлении, сонмы миров в одном. Это соловей, прильнувший к розе, Бог, воплощенный в женщине, Путь из лабиринта.
"...Это взгляд без очей и дыхание без уст
Полный жизни простор, что таинственно пуст,
То, что было до всех и пребудет всегда..."
(Ибн аль-Фарид, пер. З.Миркиной)
Суфизм – это "Сказки тысяча и одной ночи", рубаи Омара Хайяма, "Пьяный дервиш" Гумилева. Это – "я", освобожденное от самого себя. То, что заставило багдадского суфия ал-Халладжа назваться Богом – и обречь себя на гибель от рук ревнителей веры: он не стал Богом, но растворился в нем.
...Человек растворился в Боге. Бог спустился на землю. Двойственность уходит из этого мира. Человек становится частью Бога...

 

суфии (Википедия) 
"Два суфия, великих в свое время, Джалал ад-Дин Руми (19) и Юнус Эмре (20), "турецкий Шекспир ", встретились в Турции. Руми был великим поэтом. Он спросил Эмре, читал ли тот его, Руми, книги. "Да, читал", – ответил Эмре. "И что же ты думаешь?" – спросил заинтригованный Руми. "Это – красиво, очень красиво. Но немного длинно. Я бы сделал короче". "Как?" – удивился Руми. "Очень просто. Я бы написал: "Я спустился с неба, оделся в плоть и кости и назвался Юнусом", – ответил Эмре. Единственное, о чем "забыл" упомянуть Руми, что человек – подобие Бога". 

 

 

 

Якуб ибн Юсуф, рассказывающий эту притчу, – суфий. Суфий-еврей. Прежнее его имя Джош Хекельман, и родился он в еврейской религиозной семье в Нью-Йорке. Живет в Иерусалиме и уже держит небольшой книжный магазин в "немецкой колонии" ("Мошава германит"). Магазин называется "Олам катан" – "маленький мир". Мир мистики и религии: стихи суфиев, Каббала, хасидские притчи, пособия по йоге, медитационная музыка, целебные минералы, восточные масла. Мир безграничный и "маленький" одновременно.
"В традиционных религиозных представлениях вселенная – творение Бога, и каждый человек – лишь крохотная частица этого творения. У суфиев – наоборот. Человек – тень Творца, "большой мир", он беспределен. Все, что вокруг, – тень человека, "маленький мир", – говорит Якуб.
Он прошел долгий путь, чтобы стать суфием. Получил еврейское образование – строгое и вместе с тем свободное от догматизма: "Мне повезло – мои родители соблюдали традиции, но не были ортодоксами. Они искали и размышляли. А мне дали укорененность и отсутствие страха перед поиском".
Затем последовало знакомство со знаменитым Шломо Карлибахом – исполнителем проникновенных хасидских песен в стиле "кантри", духовным наставником еврейской религиозной молодежи семидесятых-восьмидесятых. ("Он впечатлял меня, но не давал ответов на мои вопросы... И очень много значили особенности еврейского воспитания на Восточном побережье США, отличные от атмосферы свободы в Калифорнии").
Ученичество у Залмана Шехтера – хабадника, открывшего Джошу идею рава Нахмана о "скрытом цадике" – сокровенную интригу в отношениях Творца и творения. "Цадик" – праведник, связывающий людей с Богом, – живет в каждом человеке. Через него лежит путь к Творцу, он – мост между небом и землей. Но просыпается праведник лишь в немногих – тех, кто наделен талантом чувствовать Бога и развивать свое чувство.
Это была отправная точка духовного путешествия Джоша, который тогда еще не подозревал, что станет Якубом. Он открыл для себя истину – на уровне умозаключения, теперь ему предстояло дотянуться до нее духовно. Как? Это был вопрос, который мучил Джоша. "Я изучал "хасидут" у рабби Залмана, изучал Каббалу. Я обретал теоретическое знание, но внутреннее мое состояние не менялось".

 

Якуб ибн Юсуф (ФОТО АВТОРА)
Он расширил границы поиска. Через буддистскую медитацию пытался ощутить Бога в себе, но не достиг цели. Он нуждался в наставнике и обрел его, как это часто бывает, в том образе, какого менее всего ожидал. Знакомство с учителем состоялось в Иерусалиме, на Масличной горе, и учитель был суфийским мастером.
Учитель-суфий открыл перед учеником-евреем путь к "совершенному человеку" внутри себя (в суфийской терминологии – прообраз "цадика" рабби Нахмана) – и путь к Богу. И Джош Хекельман встал на путь суфизма. Тогда он и превратился в Якуба ибн Юсуфа – по отцу и деду. Семь лет Якуб приезжал из Америки в Восточный Иерусалим, чтобы брать уроки того, как стать "совершенным человеком". До тех пор, пока не встретил в Канаде нового учителя – Мурата Ягана, суфия и ученого одновременно.
Несколько лет он занимался у Ягана, помогая ему и участвуя в редактировании его книг. Но в какой-то момент ощутил разочарование. "Для внутреннего развития важно столкновение полярных сил. Британская Колумбия, где мы учились, – подлинный рай. Покой, тишина, чудесный климат, вежливые и внимательные люди. Чтобы вывести нас из состояния благостной дремоты, Мурат создавал конфликты, взвинчивал напряжение внутри группы. Душевный разлад взрывал внешнюю безмятежность. Я не был удовлетворен собой, не был удовлетворен методами, которые использовал Мурат. И тогда я решил развернуть всё на 180 градусов: обрести внутренний покой на фоне сильных внешних стрессов. Это возвращало меня к самому себе и при этом усиливало остроту восприятия – без всякой искусственности. Я приехал в Израиль, а здесь, ты знаешь, нет недостатка в острых ощущениях. И я доволен своим решением", – говорит Якуб.
Его новый наставник и друг, турецкий суфий Мехмет Селим, не видит никакого противоречия в том, что Якуб еврей. Время от времени они встречаются: Якуб приезжает в Турцию, Мехмет – в Израиль, Иерусалим и Цфат, где его интригует мистика Каббалы.
Испытывает ли Якуб проблемы с самоидентификацией? Скорее всего, нет, хотя внешние противоречия существуют: не отказываясь от еврейских традиций, Якуб готов быть и мусульманином. "Я бы ходил в мечеть в Израиле, если бы мог. К сожалению, это невозможно", – говорит он.
Но противоречия эти для него не имеют значения: ведь если форма начинает влиять на суть, значит, изъян – в самой сути. Ибо суфизм, продолжает Якуб, не принадлежит лишь мусульманам, как Каббала не принадлежит исключительно евреям, а медитация – буддистам. Они – лишь разные побеги одного древа. Одно и то же тайное знание для постижения истины, данное людям в разных оболочках.

 

В каком месте и когда зародился суфизм? Ученые и историки не скупятся на версии, одна противоречивее другой. Сами же суфии остаются равнодушны к этим изысканиям. "Суфийская практика слишком тонка для того, чтобы иметь формальное начало", – говорится в книге "Асрар ал-кадим ва-ал-кадам ("Тайны прошлого и будущего").
Мудрость суфиев, полная поэзии и аллегорий, сравнивает суфийское знание с вином, а религии – с виноградниками. Вкус вина люди познали еще до того, как начали засаживать землю виноградниками и создали давильные прессы. Как? Это известно только великим пророкам, ниспосланным в свое время на землю.
Очевидно только, что суфизм не принадлежит ни конкретному народу, ни конкретной религии – несмотря на распространенное мнение о его мусульманском происхождении. Суфизм не был порождением ислама, он скорее счел для себя удобным облечься в одежды ислама, дабы распространиться по всему миру.
Долгое время суфии вынуждены были защищаться от нападок бескомпромиссных мусульманских богословов – слишком ограниченных и педантичных в своем отношении к Слову. До тех пор, пока испанский философ и суфий ал-Газали (21) в XI веке не доказал, что суфийское мышление укладывается в традиционные представления о единобожии и законности, муллы видели в приверженцах этого движения знахарей, колдунов и смутьянов, подвергающих сомнению (и даже осмеянию!) заповеди Корана. 

 

Иракский суфий из Багдада ал-Халладж (уже упоминавшийся выше) был подвергнут линчеванию, повешен вниз головой, побит камнями и четвертован за то, что в экстазе самоотречения осмелился произнести: "Я - Истина".
Тем не менее, в отличие от раннего христианства, ислам был достаточно терпим и милосерден, а огромность пространств, которые он объединил, позволяла тем, кто познал "вкус вина", говорить друг с другом на одном языке. Даже если они родились за тысячи километров друг от друга. То был язык притч, сказок, аллегорий – тот, на котором столь виртуозно изъяснялся Ходжа Насреддин. Ислам стал каналом, через который суфизм распространился по всему миру, дойдя – через Испанию и Сицилию – до варварской и невежественной в те времена Западной Европы. Но зародилось учение в совсем другой части мира, на стыках великих культур: в Багдаде и Хорасане.
Возможно, зороастризм и буддизм привнесли сюда тайное знание, для которого воинственная, экспансивная арабская цивилизация была еще слишком молода. Еще более вероятно, что и сами эти древние религии были лишь оболочками интуитивной и неуловимой для непосвященного методики видения мира. Так или иначе, именно в этих районах тысячелетиями настаивалось вино мудрости, которое все больше пьянит и будоражит сегодня людей меркантильной и рациональной западной цивилизации.
"Беннет, друг и сподвижник Гурджиева (22), много времени посвятил поиску истоков суфизма. Путешествуя по Афганистану и Средней Азии, он обнаружил, что местные племена, формально придерживающиеся ислама, обладают очень специфичным и многогранным восприятием мира, которое они получили от своих шаманов, с одной стороны, и от буддизма, с другой. Кстати, талибы хорошо осознавали силу такого влияния – и это объясняет их ненависть к буддистским памятникам", – говорит Якуб ибн Юсуф.
Он убежден, что влияние суфизма в Турции было стечением уникальных обстоятельств. "Турки пришли из Средней Азии, где доминировали шаманизм и буддизм. Их мироощущение, заключенное в жесткие рамки исламского единобожия, наложилось на христианский идеал Византии, – говорит Ибн Юсуф. – Неудивительно, что эта почва оказалась столь благодатной для мистицизма".

 

 

Повлияли ли на суфизм иудаизм и христианство? Скорее всего, да, хотя мы не знаем, в какой степени. И влияние это было взаимным.
Этимологически "суфизм" – производное от слова "суф" (шерсть), так как суфии облачались в шерстяные накидки. Шерсть ассоциируется в древневосточной традиции с отрешенностью, скромностью, благочестием. Но слово это удивительным образом сходно с ключевыми эзотерическими понятиями у других культур: мудростью у греков ("софия"), каббалистическим "эйн соф" (абсолютная бесконечность) у евреев, святостью у арабов ("сафа"). Случайность? Это вопрос вопросов – вопрос о неизвестном миру источнике тайного знания.
"Между Каббалой и суфизмом очень много общего, – говорит Якуб. – Если убрать символы и некоторые специфические представления (такие, как система сфирот в Каббале), мы увидим, что оба мистических движения стремятся ответить на все вопросы мироздания, и ответы эти близки друг другу".
Мудрость, данная одному народу, но забытая им, передается другому народу, а от него – третьему, чтобы потом вернуться к своему первоначальному носителю, – и в этом гениальность плана Создателя, разделившего человечество на культуры и религии. В противном случае мир был бы обречен на диктат одной идеи, одной воли и неизбежную духовную смерть.
Откровение, данное евреям, не могло не насытить тайными знаниями вино мудрости, бродившее на Востоке, – и суфии признают это. "Моисей, вождь своего народа, сделал камень таким же благоуханным, как мускус", – пишет Хаким Санаи (23) в книге "Окруженный стеной сад истины". В трактовках суфиев Моисей – мысль, одухотворяющая животное начало человека. Некоторые суфийские движения считают себя носителями знания, оставленного людям Ильей-пророком.
Евреи, в свою очередь, обращались к суфийскому опыту, чтобы наполнить светом костенеющий мир Закона. Догма оттеснила на задний план интеллектуальную свободу, когда борьба за религиозное выживание стала сверхзадачей оказавшегося в рассеянии народа. Но суфийская практика, знакомая евреям Испании и Багдада, напоминала им об утраченном собственном даре постижения скрытой реальности.
"Сын и внук Маймонида (РАМБАМа) (24) пытались перевести суфизм на язык иудаизма. К сожалению, учение, созданное ими, было слишком сухим и рационалистичным. В нем не было живого чувства", – говорит Ибн Якуб.

 

Баал Шем-Тов (Википедия) 
Однако чувство это – восторг слияния с Богом, ощущение себя частью высшего мира – было у хасидов, и сегодня мало кто из исследователей сомневается, что техника достижения религиозного экстаза была заимствована последователями Баал Шем-Това (25) у суфиев. Бешеный танец, отрывающий человека от земли, крик, рвущий телесную оболочку, растворенность в "братьях", направляющих свои сердца к Богу, и подчинение "учителю", пренебрежение земными благами и идея вселенной, заключенной в одном человеке, – все это хасиды, и все это суфии.
"Есть предположения, что Баал Шем-Тов сталкивался с суфиями на Карпатах, что его учитель был суфием. Это только предположения... Но понятия, которыми он пользовался (такие, как "маленький мир"), – отражение суфийской философии, которая, в свою очередь, очень близка к идее связи между Богом и людьми через "цадика". Эта идея была распространена после падения Второго Храма", – продолжает Якуб.
Суфиям безразличны одежды. Они сравнивают себя с пчелой, которая собирает мед с разных цветов, но сама в мед не превращается. За полетом пчелы невозможно уследить, но она точно знает, куда летит и на какой цветок сядет...

 

(Википедия)
Появление каббалистической Книги Зоар (26) в конце XIII века совпало со взлетом христианской интеллектуальной мысли, давшей миру Роджера Бэкона (27), святого Франциска Ассизского (28), Фому Аквинского (29), Альберта Великого (30) и Мейстера Экхарта (31), а также с расцветом суфизма. Совпадение?
Бэкон, философ и ученый из Оксфорда, учился в "школе просвещенных" в Кордове, развивавшейся на базе учения еврейского мудреца Шломо ибн-Гвироля (Авицеборна) (32). Под влиянием Ибн-Гвироля находился и Франциск Ассизский, членом ордена которого (францисканцев) стал Роджер Бэкон. Сам же Ибн-Гвироль был тесно связан с суфиями.
Это не похоже на совпадение. Это гораздо больше похоже на поворотный пункт в истории развития духа, скрытой за ширмой кровавых и одновременно ослепительных человеческих деяний.
Куда ведет человечество этот невидимый путь мистического знания, доступный лишь немногим и неразличимый за войнами, революциями, взлетами и падениями цивилизаций, религиозными мифами и фанатизмом? Суфий Идрис Шах (33) в своей книге "Cуфизм" приводит древнюю суфийскую притчу. 
"На деревенской улице собрались четверо – перс, турок, араб и грек. Они вместе путешествовали, стремясь достичь некоего отдаленного места, но в какой-то момент у них разгорелся спор о том, как потратить единственную монету, которая у них осталась.
"Я хочу купить ангур", – сказал перс.
"Я хочу изюм", - сказал турок.
"А я хочу инаб", – сказал араб.
"Нет, – сказал грек. – Мы купим стафил".
Мимо проходил путешественник, знавший много языков. Он сказал: "Дайте эту монету мне, и я постараюсь удовлетворить желание каждого из вас". Сначала они не хотели ему верить, но, в конце концов, вручили монету. Человек отправился в лавку и купил четыре кисти винограда.
"Вот мой ангур", – сказал перс.
"Это как раз то, что я называю изюмом", – сказал турок.
"Вы принесли мне инаб", – сказал араб.
"Нет! – воскликнул грек. – На моем языке это называется стафил".
Они разделили виноград между собой, и каждый понял, что разногласия возникли только потому, что они не понимали друг друга".
"Странники" – представители ведущих религий. Путешественник, им повстречавшийся, – суфий. Давая им виноград, он показывает, что религии их отличаются лишь разными названиями. Поняв это, они должны прекратить бессмысленные споры и приступить к главной своей задаче – научиться делать вино из винограда. Освободиться от кожуры символов, чтобы обнаружить квинтэссенцию всех религий – пути постижения Бога и любви к ближнему.
У человечества много одежд. Но один корень и одна цель. Задача суфия – донести до человечества эту истину.
"Я думал о различных верах, страстно желая понять их, и понял, что они подобны многим ветвям одного дерева. Не принуждай же человека предпочесть одну веру другой, ибо это отвлечет его от ствола. Ведь сам ствол ищет человека и демонстрирует ему свое величие и все свои сокровенные значения, чтобы он их постиг" (Хуссейн аль-Халладж).
Это то же, что сказал своими стихами Омар Хайям (34):
"В обители и келье, монастыре и синагоге
Одни страшатся ада, другие мечтают о рае,
Но в сердцах у тех, кто постиг божественные тайны,
Нет места таким фантазиям".

 

 

В XIV веке суфийский шейх Баха ад-Дин Накшбанд из Бухары, движимый стремлением распространить свои знания по всему миру, направил своих учеников во все концы света – от Испании на западе до Индонезии на востоке. Несколько человек пришли и в Святую Землю – один из самых печальных и заброшенных в то время уголков Старого света. Эти люди осели в Иерусалиме и стали частью огромного Нахшебандского суфийского ордена ("тариката"), одного из многочисленных орденов суфизма. Из поколения в поколение передавали они учение Баха ад-Дин, и сегодня никто уже не может точно сказать, сколько последователей этого направления насчитывается на Святой Земле. Даже его глава – шейх Азиз Бухари. 
Он не забыл своих корней – более того, лелеет память о прошлом и поддерживает связь с бухарскими суфиями. Полы и стены его дома, спрятанного в "улье" внутренних двориков Виа Долороса в Старом городе Иерусалима, покрыты коврами, как это принято в Средней Азии. На столе – поделки, привезенные из Бухары, где он успел несколько раз побывать за последние десять лет, фотографии деда и отца, их семей. Этот дом переходил из поколения в поколение. На нем отпечаток времени и стиля совсем другой эпохи и другой культуры, и это не только напоминание о происхождении. Это напоминание об Учителе и своей миссии.
Каждую неделю суфии собираются в доме шейха Азиза Бухари для вечерних бдений – зикра. Зикр – это уход от будничной реальности. Буддисты входят в состояние транса при помощи медитации в молчании и одиночестве, суфии – через танцы, пение, ритмичное раскачивание под музыку под руководством учителя-"шейха". Начинается зикр с бесед, взаимных признаний, чтений молитв, стихов. Все это сопровождается крепким чаем или кофе.
"Собираясь, мы стараемся забыть о своих проблемах и неурядицах и сосредоточиться друг на друге. Шейх видит всех людей, сидящих напротив него. Он ощущает их, их мысли, направляет их. Он говорит, слушает, отвечает. Может спросить кого-то о его проблемах, если чувствует, что у того что-то не в порядке. Ты не обязан отвечать, но если отвечаешь, надо быть искренним. Постепенно люди начинают чувствовать себя одним целым, в них нарастает сила. Это как с бумагой, сложенной несколько раз: один лист легко порвет ребенок, пачку листов не разорвет и силач", – говорит шейх Бухари.

 

Суфийский зикр (Википедия)
Так единением людей закручивается спираль вдохновения, уводя к своему пику – единению со Всемогущим. Зикр переходит во вторую свою стадию: мысли и чувства суфии направляют уже не друг к другу, а к Богу. Ритм, напев, движения тела связывают внутреннюю молитву каждого в единый пучок чувства, посылаемого вверх.
"Мы черпаем силу друг в друге – поэтому суфии всегда собираются вместе. Когда один человек возносит молитву Богу, его голос почти не слышен, но когда голосов много – это мощь, которую невозможно не ощутить".
Несведущему трудно обнаружить в зикре последовательность и даже осмысленность. Слова могут выглядеть как невнятное бессвязное бормотание. Движения кажутся сумбурными, судорожными, механическими, танец – похожим на нелепую, почти безумную пляску. Но во всем этом всегда есть законченность и направленность.
У каждого суфийского "тариката" – свои способы достижения максимальной концентрации и отрешенности. В некоторых "тарикатах" – это танец, в других – вращение вокруг себя, прыжки, воспроизведение сражения. Шейх Азиз Бухари показывает, как достигается состояние транса в "тарикате" Накшбанди. Он закрывает глаза и начинает медленно раскачиваться из стороны в сторону. "Мы садимся на землю, глаза у всех закрыты, все сосредоточены на одних и тех же мыслях и повторяют один и тот же мотив: "Ла иллаха ил-Ллаху..." Звучание нарастает, частота качаний усиливается, увеличивается амплитуда движения. " Ла иллаха ил-Ллаху, Ла иллаха ил-Ллаху, Ла иллаха ил-Ллаху …" Мы втягиваемся в этот ритм. Никто не думает ни о чем другом, кроме как о Боге, кроме как о том, как приблизиться к нему. Речитатив, который мы повторяем, – молитва: "Нет бога, кроме Бога". Мы просим Бога простить нас – это обязательное начало, это вступление. Потому что каждый греховен, каждый совершает множество ошибок, и преднамеренно, и случайно – даже не подозревая об этом. Мы просим прощения, а потом благодарим. Бог дал нам все. Здоровье, семью, работу. Он дал нам так много, но мы даже не удосуживаемся поблагодарить его. Какой хрупкий, уязвимый и неповторимый инструмент – наши глаза! Бог дал их нам, чтобы мы видели мир. Но сколько раз в жизни мы поблагодарили его за это?"

 

 

Суфизм – не только Любовь, это еще и философия. "Человек не знает, чего он действительно хочет, для чего пришел в этот мир, в чем его истинные потребности. Он сетует и жалуется на жизнь, вместо того чтобы попросить помощи у Бога. Он обращается к врачу, адвокату, чиновнику, забывая при этом: когда просишь, проси не у слуги – проси у хозяина. Если ты искренен, если действительно веришь, если вкладываешь душу в молитву – получишь. Но не упрекай Бога в своих невзгодах, ведь ты и сам не знаешь, что для тебя лучше", – говорит Бухари.

 

(Википедия)
Язык суфиев – притчи. Азиз Бухари рассказывает:
"Владыка одного из царств решил стать добродетельным правителем. Однажды, надев одежды бедняка, он отправился в город, чтобы помочь несчастным, и первым, кто встретился ему неподалеку от столицы, был нищий. Царь приказал слугам взять его и привести во дворец. Там он накормил несчастного, а затем приказал своим поварам зажарить курицу и внутрь ее положить золотой слиток. Вручив курицу бедняку, он отправил его домой. Выйдя из дворца, нищий столкнулся со стражником, и тот, почувствовав соблазнительный запах жареной курицы, предложил бедняку за еду золотую монету. Бедняк отдал курицу и был счастлив, полагая, что хорошо заработал на этом.
Прошло несколько дней, и царь вновь покинул свой дворец, закутавшись в нищенский плащ. И опять увидел того же человека в лохмотьях. Удивленный, он начал расспрашивать его, и узнал, что бедняк продал "золотую курицу" за одну монету. Потрясенный, царь вновь забрал его к себе, вновь приказал зажарить курицу и положить в нее слиток и вновь отправил назад этого человека с подарком. На сей раз – сопроводив подарок напутствием никому не отдавать курицу и донести ее до дома.
Но несчастный вновь столкнулся со стражником, и тот предложил ему уже десять монет. И он опять отдал царский дар солдату, будучи уверен, что ему повезло.
История повторилась и в третий раз, но теперь царь приказал охранникам довести бедняка до дома и дождаться, пока он при них разделает курицу.
Через несколько часов охранники вернулись назад. "Он разделал курицу?" – спросил царь. "Да", – ответили стражники. "Он увидел золотой слиток? – спросил царь. – Он был счастлив?". "Он упал на землю и умер", – сказали стражники.
...В ту же ночь царю приснился сон. Во сне он увидел Бога, и Бог сказал ему: "Если бы я хотел, чтобы он стал богатым, я бы сделал его богатым. Но ты хотел сделать его богатым, а он умер".
"Бог знает, что люди бедны и ведут несчастную жизнь. Но он знает и то, что деньги не спасут их, а только усугубят их страдания. Едва получив деньги, они начнут просаживать их, предаваться порокам, навязывать другим свою власть. Будут использовать их во зло, увеличат зло, в конечном счете, навлекут на себя еще больше страданий. Надо научиться быть благодарным Творцу за то, что у тебя есть, принимать жизнь и ценить ее. Понимать себя и других. Тогда, быть может, материальное благополучие придет к тебе само".
Проблема в том, что люди пытаются обмануть Бога. Они молятся, не вкладывая в молитву ни любви, ни благодарности, ни раскаяния. Читают священные книги, не понимая главного, что в них написано. Они превозносят себя до небес за якобы благочестие, а на деле ведут себя как нерадивые работники, пытающиеся показной услужливостью обмануть хозяина. Но истинного Хозяина не обманешь...
"Подлинная религия – это внутренняя работа, а не моления в мечети, церкви, синагоге. Есть история о человеке, который дни напролет молился в мечети, а близкие приносили ему еду и ухаживали за ним. Он считал себя едва ли не святым, но в действительности – он эгоист, ни в грош не ставящий других", – рассказывает Бухари.
Все внешние действия ничто по сравнению с самопродвижением души. "У Пророка есть рассказ о человеке, вернувшемся с войны. Он закончил "маленькую войну", чтобы начать "большую" – войну с главным врагом: своими инстинктами и заблуждениями".
Философия суфизма учит, как побеждать этого врага. Тут не искусство и не методика, и уж тем более – не житейская мудрость. Здесь нет правил и предписаний. Этому учатся из поколения в поколение.
Суфизм нельзя изучить по книгам. Его можно понять только через личный опыт. "Тот, кто пробует – знает..." – гласит афоризм суфиев. Радость постижения не откроется сомневающемуся.
"...Как описать отличие вкуса меда от вкуса сахарного тростника?" – спросили суфийского учителя аль-Хамадани.
"Надо попробовать мед", – ответил аль-Хамадани...
Слово "тарикат" означает пальмовое дерево. Но в более широком смысле это – пребывание в пути.
"Вставший на путь" обретает не только свободу от своего "эго", но и вырабатывает интуитивное ощущение происходящего, многомерное видение жизни.
Многих суфийских шейхов считали прорицателями, хотя на самом деле они "всего лишь" развили в себе способность понимать людей, их истинные устремления и видеть взаимосвязь вещей там, где другой видит лишь хаос и череду нелепых случайностей.
У суфиев нет ни видимых отличий, ни иерархии. "Никто не говорит мне, на каком я уровне развития, и я никому не говорю об этом. Но, встречаясь с другим Учителем, мы твердо знаем, кто из нас достиг более высоких ступеней постижения. Это внутреннее знание. И между нами никогда не будет соперничества", – говорит Бухари.
"Когда приближаешься к морю, разговоры о притоках забываются" (Хаким Санаи "Окруженный стеной сад истины").

 

 

Должен ли вступивший на Путь Любви отказаться от любви земной? Для суфия нет ничего нелепее этого вопроса. Аскетизм и затворничество чужды суфизму, а ранний суфизм переполнен до краев любовной лирикой, и невозможно определить, где проходит граница между сексуальным обожанием и обожанием Творца. Обожествление любви и любовь к Богу соединены воедино в стихах великих суфиев прошлого – Омара Хайяма и Ибн аль-Араби (35), и как отражение неотличимо от предмета, так экстаз обладания женщиной неотличим от экстаза растворения в Творце.

 

Ибн Араби (Википедия)
Полный эротических сцен "Толкователь снов" Ибн Араби европейские востоковеды считали и считают аллегорией – поэтическими образами постижения высшей субстанции. Мусульманские ортодоксы – бесстыдным развратом. Арабские хроники утверждают, что свою поэму Ибн Араби посвятил реальной женщине – прекрасной Низам, дочери персидского мистика Мукин ад-Дина, с которым поэт и философ из Севильи познакомился во время путешествия в Мекку.
И то, и другое – упрощение и самообман. Плоский рисунок никогда не отразит глубину, тень не передаст черты лица и выражение глаз. Любовь к женщине и любовь к Богу – лишь разные грани одной истины, и любое прикосновение к ней волшебно, утверждал Ибн Араби.
"Лучом божества" называл женщину Джалал ад-Дин Руми.
Руми, Омар Хайям и Ибн Араби перешли черту, за которой существуют формальные определения "хорошего", "плохого", любви, веры, благодарности, смирения. Нет начала злого и начала доброго, нет любви низкой и любви высокой. Есть состояние любви и состояние "отсутствия любви". Жизнь и отсутствие жизни. Ни один мудрец не сможет разрезать апельсин на две половинки и утверждать, что в одной из них сосредоточено "добро", а в другой – "зло". Если он сделает это, то просто уничтожит плод.
...Ученик Ходжи Насреддина попросил его показать "райское яблоко". Насреддин нагнулся и поднял лежавшее под ногами яблоко. Оно было гнилое, и ученик изумился. "Райское яблоко должно быть совершенным", – сказал он. "Небесное яблоко действительно совершенно, но, учитывая твои способности судить о небесном яблоке и учитывая, что все мы находимся в обители разложения, ты бы все равно не увидел райское яблоко в ином виде", – ответил Насреддин.
Наше сознание ограничено, и человеку неразвитому трудно принять как данность, что физическое и духовное переплавляются друг в друга. Как трудно было людям прошлого поверить, что земля круглая, а пар, град, снег и туман – всего лишь вода в разных своих состояниях.
Путь к Высшему – не путь от города до монастыря. Удалить женщину из жизни мужчины, как это принято в догматических религиях, остричь ее, закутать в черные одеяния и заставить сидеть дома – все равно, что сердце человека изъять из тела, потому что тело "греховно".
Монах подавляет свои желания, веря, что умерщвлением плоти вызовет в себе божественную искру. Суфий верит, что искра высечется из полноты обладания миром и что женщина дана мужчине как наивысшая радость этого мира. Не обладая ею, он не сможет обладать миром, и, заперев себя в келье, никогда не сумеет быть по-настоящему благодарен Богу. Он будет вечно спорить с Богом и, мечтая постичь его, будет обречен на то, чтобы бесконечно возвращаться к своей мечте о постижении женщины.
Обычный человек, схоластик, философ пытаются подогнать мир под свои представления и "вычитают" из него то, что считают "грешным" или "лишним". Для суфия живая красота прекраснее самой блистательной теории. Любая схема выхолащивает смысл творения.

 

(Википедия) 
В поэме "Маснави" Руми рассказывает о мулле, нашедшем на подоконнике королевского сокола. "Какой странный голубь", – возмущается мулла. Он ловит "голубя", подрезает ему клюв и когти и отпускает на волю. "Теперь ты, слава Богу, больше похож на птицу, а то о тебе, похоже, плохо заботились", – удовлетворенно говорит мулла.
Любовь, лишенная своего естества, с "подрезанным клювом и когтями", – не любовь. Любовь к Богу без признания жизни, созданной Богом, и мира человеческих чувств и желаний – не любовь. Любовь к общим истинам без любви к красоте, воплощенной в женщине, – не любовь.
"Мое сердце может принять любую форму:
Для монаха оно станет монастырем, для идолов – храмом,
Для газелей – пастбищем, для правоверного – Каабой.
Оно может стать свитком Торы и Кораном.
Моя вера – Любовь; куда бы ни сворачивали ее верблюды,
Любовь останется моей религией и верой...
(Ибн Араби).

 

 

Сегодня любовная лирика суфиев – это уже история. Исламский мир застывал в своем догматизме, становился все менее благородным и величественным, все более непримиримым, мрачным и безрадостным. Само слово "любовь" потеряло свою объемность и глубину, даже свой смысл. Замаранное на Западе, иссушенное на Востоке, оно стало пустым звуком, словом-связкой, вплетенным в начетнические речи приверженцев "свободы" и приверженцев "Аллаха".
Язык суфиев стал менее возвышенным, менее образным и вдохновенным, но суфизм не замкнулся в себе, и суфии не ставят себя вне земного мира. Они – часть этого мира. Человек вправе искать божественное в отрыве от земного, но если он это делает – он не суфий. В этом отличие суфизма от других духовных течений.
"Ты можешь уединиться иногда, и медитация может быть частью "зикра", как и дыхательные упражнения, – говорит Якуб ибн Юсуф. – Но сидеть в одной позе в ожидании прозрения – это не то, что надо делать часами. Это – не суфизм. Как можно любить мир вдали от мира, любить людей вдали от людей? Для суфия важно жить среди людей, для него важна атмосфера духовного напряжения, некое "трение", которое пробуждает сознание".
Большинство суфиев, в том числе и суфийские шейхи, стараются быть в центре жизни, иметь свое дело и семью. "Суфий должен реализовывать себя в рамках этого мира, жить в нем. У многих учителей есть свои магазины или лавки, и это – не случайность. Магазин – не только источник дохода, это место, где собираются люди. Здесь "шейх" может беседовать, участвовать, слушать, спрашивать".
"Нет суфия без целостности, нет суфия без бытия и становления, нет суфия без взаимосвязи" (Ходжа Анас). Еще проще, по преданию, выразил эту мысль неизвестный суфийский учитель, когда его спросили, что значит быть суфием. "Встать поутру, пойти на базар и думать о Боге", – ответил "шейх".
Духовность суфизма в сочетании с отсутствием необходимости менять уклад жизни привлекает, прежде всего, людей Запада. Но проблема западного человека, встающего на путь суфизма, – это проблема идентификации. Каким бы открытым, раскрепощенным, свободным от догм ни считал он сам себя, разум его слишком рационален и слишком конкретен, а у суфиев нет ни законченных формул, ни единой школы или системы. Суфийские представления выглядят зыбкими и переменчивыми, ускользающими, как ртутный шарик.
"Есть суфии – религиозные авторитеты, и есть суфии – духовные наставники. Есть те, кто ни в грош не ставит религиозные установления, и те, кто их прилежно соблюдает. Есть многочисленные способы достижения религиозного экстаза и, соответственно, споры о том, какие из них приемлемы, а какие – нет. Есть суфии, которые вообще против любого искусственного воздействия на психику для вхождения в транс. Есть сторонники мистических направлений, а есть приверженцы более рационалистического подхода. Это так же, как у евреев с Каббалой: школы изучения и толкования Каббалы так отличаются друг от друга, что иногда кажется, будто речь идет о разных учениях. Другие избегают чрезмерной мистики и подчеркивают свою связь с наукой, зная о главенстве в современном западном человеке рационального начала. Нужно очень много опыта и усилий, чтобы почувствовать себя суфием".
Неуловимость суфизма сводит с ума людей, привыкших воспринимать мир как гигантскую структурированную систему, в которой логика является ключом к познанию.
"Формально суфием может стать кто угодно – для этого не надо переходить в мусульманство. Но люди ищут внешнего оформления своего выбора. Поэтому так много европейцев и американцев принимают ислам – они делают это после того, как решили стать суфиями", – говорит шейх Бухари.
Но здесь их поджидает ловушка. Нынешний исламский мир, погруженный в летаргический сон, из которого его периодически вырывают судороги безумного фанатизма, враждебен суфизму. В Саудовской Аравии, где властвуют ваххабитские догматики, нет места для суфиев, а в других ближневосточных странах большие и мелкие деспотии слишком боятся любого проявления свободы духа, чтобы позволить суфиям свободно выражать свои мысли.
И даже в относительно демократической и светской Турции суфийская теория, не знающая ограничений и безразличная к доктринам, кажется сомнительной и опасной. Здесь любят показывать суфийские собрания туристам как экзотическую достопримечательность, но держат суфийские ордена под контролем.
По иронии судьбы, западный человек, решивший облечься в мусульманские одежды, чтобы обозначить свой путь, оказывается перед выбором: духовный диктат – или поиск; показная, но безжизненная новизна – или движение вперед без карты и компаса.
Это выбор между бодрствованием и сном. ..."Человек сам запутывает себя в своих цепях. Лев (Человек Пути) разбивает свою клетку на части" (Хаким Санаи, "Окруженный стеной сад истины")...
Тот, кто не в состоянии жить в невесомости неопределенного и бесформенного мира, где нет законов, нет формы, который неподвластен анализу, выбирает новую точку опоры или возвращается в мир привычных понятий и представлений.

 

Википедия)  
Ничто не проиллюстрирует это лучше, чем история о Насреддине и его ученике. "К Насреддину пришел человек, пожелавший стать его учеником. После долгих злоключений он добрался до хижины в горах, где жил Насреддин. Зная о том, что каждый поступок просвещенного суфия исполнен смысла, новичок спросил у Насреддина, почему он дует на руки. "Чтобы согреться", – ответил мулла. (ФОТО-66)
Вскоре после этого Насреддин налил две чашки супа и подул на свой суп. "Зачем вы это делаете, мастер?" – спросил ученик. "Для того чтобы охладить суп, конечно", – ответил учитель. После этого ученик покинул Насреддина, так как не мог доверять человеку, использующему одни и те же методы для достижения противоположных результатов".
Как соединить несоединимое? "Тайна охраняет себя, обнаружить ее можно только в духе и практике Работы", – гласит суфийская мудрость.
О какой Работе идет речь? Джалал ад-Дин Руми дает ответ на этот вопрос. Главное, говорит он, – пробудить внутреннее сознание, таящееся в "развалинах ума".
"Присоединись к братству, стань подобен братьям – почувствуешь радость реальной жизни. Пройдись по улице и посмотри на смятенных владельцев "развалин". Выпей чашу волнения, ибо ты не чувствуешь стыда. Закрой оба глаза, чтобы научиться видеть внутренним зрением. Раскрой душу, если ищешь объятий.
...Забудь об этой жизни, положись на доброту Пастыря... Думай только о создателе мысли, забудь об остальном – думать о жизни лучше, чем думать о хлебе. Почему ты спишь в тюрьме, когда вокруг простор божьей земли? Отбрось спутанные мысли – увидишь скрытый ответ. Молчи – овладеешь языком бессмертия. Забудь о жизни и мире – увидишь Жизнь Мира".
Тайна открывает себя – вставшему на Путь.
...Нельзя описать вкус меда – надо попробовать мед. "Кто пробует – знает"...